Сегодня родился Лёша маклаков.

Прекрасный добрый день! Публикую его рассказ, прозвучавший на всемирном дне поэзии в академическом лицее 21. 03. текст, который способен тронуть даже на 5 ом часе поэтических чтений.
Алексей маклаков.
Спутница.

В начальных классах вместо "Продлёнки" меня забирала бабушка. Каждый понедельник, вторник и четверг встречала с одних занятий и сопровождала на другие - по английскому языку, в частную гимназию. Оттуда она меня, само собой, тоже встречала и отводила домой. В остальные дни маршрут ещё незамысловатее был. Сидя на уроке, я знал: она стоит у входа с моей курткой на руках. Пацаны, тем временем, собирались ставить рекорды. Слышал, как они шептались: после звонка - сразу на качели, делать "Солнышко". Конструкция качелей была проста, отвечала запросам самоубийц: жёсткий подвес, широкая деревянная плита, на которую можно было садиться всемером, из неё в углах приварены четыре перекладины, за которые требовалось держаться. Планировали покататься прежде, чем классный руководитель выйдет на прогулку. С последней парты я смотрел на их воодушевлённые лица глазами Скруджа макдака, когда тот приходил к себе в хранилище с золотом.
По лестнице я одним из последних спускался. Пытался рассчитать время, когда все выйдут на улицу, и следом я, со своей спутницей преклонного возраста, чтобы не таращились и не тыкали.
В пролётах между вторым и первым этажами видел её:
- привет! Сегодня как - то быстро вы закончили! - Радостно говорила.
- да, привет, блин! Где папка? - Спрашивая, выхватывал куртку и нервозно напяливал её на пиджак, который всё равно торчал.
- вот. Там все учебники, тетради, как мама поручила.
Я сразу от бабушки на несколько шагов вперёд ускорялся. Шёл по тротуару, стараясь не поворачивать головы. Под сильный стук качели начинали раскачиваться. Как можно скорее отдалиться, как можно скорее - думал. Я мимо разрисованной детской беседки проходил. Скрип от несмазанных рам слышался. Видимо, делали первые обороты. Ещё несколько шагов. Скрип полностью заглушился визгом, таким трескучим и протяжным, бьющим сразу по вискам. Раскачивающихся зафиксировали на высоте вниз головой. Они вцепились в железо и узнали, что такое веселье. Пока этот визг не вонзился остро в память, стремительно, насколько возможно, я открывал калитку и выходил за территорию школьного двора.
Бабушка всё время шла сзади и напоминала о себе:
- как отучился? Всё хорошо? Что получил? Ну, куда ты так спешишь? Дай поправлю лямку. Нам ещё до занятия пол часа … куда ты так?
Набитый ранец со словом "RAP" насиловал мой позвоночник. Напоминания, что иду не один, раздражали, выводили, ставили психику в режим шиворот-навыворот.
Я мысленно рассуждал:
"За всеми бабушки некрасивые не приходят, только мамы и папы, красивые, радостные. Все радуются жизни, а я не радуюсь жизни. Господи, зачем она здесь? Почему нельзя молчать! Окружающие все смотрят. На. Меня! Я ускорялся ещё сильнее, резко оборачивался и рвал гланды на всю улицу:
- да быстрее иди, блин!
Хотел следом добавить: достала. Но сдерживался. В том возрасте, похоже, я знал слово "Приличие". Можно было из вежливости идти рядом с ней. Я думал об этом часто, правда. Так делали многие мои одноклассники по начальной школе. Но я тревожился, вдруг они реально хотели идти рядом или не хотели, но открыто не признавались в этом. Вспоминал - Влада постоянно под ноги смотрела, когда шла с бабушкой, думала, наверное, что ждёт её под слоем снега, если провалиться. Полина тоже торопила свою в раздевалке, бывало, даже руку не протягивала, чтобы вместе не идти. Максима на светофоре вспомнил в мае, перед праздником, как бабушка причёсывала его, а он кричал в ответ. Я их видел и всё понимал: оттого специально отворачивался, чтобы не смущать. Вроде, не один такой, кто терпеть не может. Всё хорошо, вроде.
К этому времени мы уже к гимназии подходили. Вернее, я подходил. Успел перебежать дорогу, зайти за угол дома и открыть дверь в фойе помещения. Бабушка только подходила к перекрёстку. Я слишком сильно отдалился от неё. Через час выходил с занятия и снова видел, как она сидит на красном пуфике и держит в руках мою куртку, разглядывая настенные часы с фотографией "Биг Бена".
Дома часы совместного существования передвигались по - черепашьи. Черепаха, к тому же, сильно болела. Отвлекался как умел и не умел: таскал туловище по квартире взад и вперёд, как будто сумасшедший вышел на площадь, и ему тесно. Портфель по узкой прихожей пинал. В гостиной грыз ногти, смотрел мультик про феи по телеканалу "СТС", листал в сто тысячный раз журнал "мортал комбат", наматывая чёлку на указательный палец. Бездельничать оказалось сложнее, чем работать. С газетой в руках бабушка задумчиво ходила за мной и устраняла хаос: отряхивала недавно купленный портфель, добрым голосом предлагала сделать уроки до маминого прихода.
- ну, чего маешься? Сделай сейчас, вечером отдыхать будешь - обращалась.
Есть я пытался очень долго. На обеде был шанс оттянуть вопрос о домашке. Я смотрел в тарелку с бульоном, кромсал ложкой фрикадельки, ища повод огрызнуться. От супа не обожжёшься и не застынешь, чай с зефиром поставлен. Даже леденцы прилагались "Холодок". Тогда, не находя должных причин, я оставлял в раковине тарелку, забегал в маленькую комнату и швырял со всей силы дневник. Прямо в деревянные рамы окна, наверняка, чтобы она услышала с кухни. На стук бабушка заходила в комнату и поднимала его с пола и, как ни в чём не бывало, проверяла на "Заполненность".
Но, как только она захлопывала дверь квартиры снаружи, я тут же утыкался в подушку и начинал реветь. Я укутывался одеялом так, чтобы не повернуться. Потный и зарёванный, я лежал в коконе и вспоминал, что любимая бабушка живёт на другом конце города, в районе "Горгаза", её балкон выходит на большую телевышку. Ей приходилось часами добираться на трамвае, чтобы встретить меня после уроков.

Казалось, именно с ней случится что-то невероятно ужасное. Было стыдно за то, что у меня во рту леденец. Хотел уснуть. Во сне черепаха быстрее ходит. Я ведь называл бабушку старой. А она не хотела, чтобы я простаивал в очереди в гардероб. Я себя ненавидел. Лишь бы она забыла о таком внуке, как я. обещал себе быть добрее, перестать, наконец, стесняться. В подтверждение же намерений начал говорить всё, что знаю о ней: короткая светло - коричневая причёска, на пенсии сейчас, всегда вежливо улыбается, ушивала мне брюки перед сентябрём, потому что раньше работала в техникуме преподавателем кройки и шитья, никогда, наверно, не плакала и не обижалась. Потом понял, что это плохая затея, и начал плакать пуще прежнего. Я мало знаю о бабушке, лучше не описывал бы её вообще, и она осталась для меня каким - то невидимым сопровождающим, без контуров, без черт. Нам же плевать, когда спутники летят над головой. Летят себе, летят в звёздном небе. Через груду вымученных всхлипываний добрался до вывода: другие бабушки счастливые, а она несчастливая. Потом обещал: не буду хотеть ходить один, мне нужен спутник.
В коконе цвета морской волны я виновато потел и плакал. Пока мама не возвращалась с работы и не извлекала меня из него.
Я умолял её позвонить бабушке. Мне было важно, чтобы она знала о моих переживаниях. Радостью я никогда не докажу человеку, что люблю. А горем - докажу. Каждый вечер бабушка по телефону мой дрожащий голос слышала. Каждый вечер я прощения просил. И каждый вечер меня прощали.