За пару часов полета в "Иле" наладился уже своеобразный "домашний" быт.
Неподалеку свешивалась с багажной сетки пеленка. Мужчины гуляли в рубахах и подтяжках, без пиджаков. Четверо из них сгруппировались и перекидывались картишками. Тощая девица перед зеркалом прическу накручивала. Кто-то читал, кто-то спал. Мамы переодевали ребятишек, считая, видимо, что скоро уже теплые края, где не нужны свитера и рейтузы.
Ребят было немало. От грудных младенцев до длинных подростков. Шум двигателей - ровный и монотонный - стал таким привычным, что сделался вроде бы частью тишины, не мешал разноситься детской перекличке, смеху, плачу, окрикам родителей и, по-моему, даже считалке:
Кашка, лютик, лебеда, кто остался - не беда … или что-то в этом роде. Видимо, ухитрялись и в прятки играть.
На ковровой дорожке курчавый мальчик (араб, как я потом узнал) лет трех и того же возраста беленькая девочка катали друг к другу красный мяч. Осторожно обходя их, гуляли по проходу два светловолосых, ежиком стриженных мальчика. Очень похожих. Гуляли как-то странно: один все время уходил в хвост самолета, а другой постоянно шел к "Первоклассному" салону. Только приглядевшись, я сообразил: это один мальчишка. Просто рубашка у него спереди вишневая, а сзади желтая, и шорты тоже разные: белые "с Фасада" и красные "с кормы". Совершенно заграничный ребенок! И говорил по-испански: объяснял кому-то, что девочка с мячом - его "Эрмана", то есть сестра. Но потом оказалось, что обыкновенный московский Костя. Просто уже целый год жил на кубе и сейчас возвращается туда же - с мамой и папой, после отпуска ….
А наискосок от меня, впереди, устроился в кресле у прохода олешек. Этакое непоседливое создание лет восьми. Я на него внимание еще в аэропорту обратил. Мама его стояла в очереди для проверки паспортов позади меня и все время окликала тревожно, и звонко:
- Олешек! Где ты опять? Не скачи, сделай милость! Или хочешь, чтобы я улетела одна?
Олешек не хотел этого. Но и рядом с мамой ему не стоялось. И она снова беспокойно вертела головой, и лампы отражались в ее круглых, похожих на стрекозиные глаза очках.
Мама нравилась мне. Нет, я не о красоте. Трудно быть красивой, когда на лбу, на щеках и подбородке густая россыпь веснушек, перед которыми бессильна всякая косметика. Стать "Мисс Вселенной", "мисс Америкой" или даже "мисс районный город" с этой внешностью затруднительно. Зато женщинам с такими улыбчивыми лицами очень подходит роль детского врача или учительницы младших классов, которую от души любят девчонки и мальчишки … в общем, славная была у олешека мама.
Да и сам он ничего был. Большеглазый, курносый, с беспокойными крутыми бровями. В аэропорту он был в вязаной "Конькобежной" шапочке и показался мне смуглым и кругловатым. Подумалось, что, должно быть, черноволосый. А в самолете оказалось - щуплый, с каштановыми волосами, которые на макушке торчат двумя жесткими гребешками. И глаза светлые, серые. Но смуглость и правда была: видать, хорошо мальчишка позагорал летом.
Уже вскоре после взлета олешек начал теребить мать:
- Ведь вот-вот уже Африка! Там жарко.
И, по-моему, раньше всех ребятишек обрел летний вид. Скакал теперь в очень белой парусиновой одежонке и стал похож на марлевый фунтик, из которого торчат суставчатые, как у жука - богомола, конечности и ершистая голова на тонкой шее.
Он поиграл в прятки с двумя девочками - ровесницами, поболтал о чем-то с разноцветным костей, покатал мячик с малышами и наконец - то устроился в своем кресле - по настойчивой просьбе мамы, которая то и дело окликала:
- Олешек! Ну, когда ты угомонишься?
… интересно, почему он - олешек? Алеша или Олежек? Или, может быть, Олесь.
Не очень - то угомонился он и в кресле. Кувыркался. То выскакивала из-за подлокотника вертящаяся голова, то дрыгались в проходе, ноги в бело - голубых носочках.
- Олешек, сядь, наконец! Смотри, вон твоя Африка ….
- Ой! Где.
Мы подлетали к Рабату, столице королевства марокко ….
Самолет на бетонной полосе замер. Мы посидели, привыкая к тишине. Потом услышали, что пассажиров просят пройти в здание аэровокзала. А еще - сообщение, что здесь, на северо-западном побережье Африки, вовсе не жарко, всего семнадцать градусов. Пассажиры завозились, натягивая пиджаки. Свитера и кофты.
Пассажиры по траве редкой толпой шагали. Олешек с мамой оказался впереди меня и барбудо, шагах в пяти. Он вертел головой, и солнце загоралось искрами в гребешках его волос.
Все ребята были снова одеты по-осеннему, только олешек упрямо остался в своем "Тропическом" костюмчике. Маме удалось лишь накинуть ему на плечи вязаную курточку.
Мама пыталась держать свое чадо за руку, но оно то и дело отбегало туда, где трава погуще. Видимо, нравилось шагать сквозь щекочущие колоски. А потом олешек … вдруг в траву уселся.
- Батюшки! Что с тобой? Ногу подвернул?
А он деловито снимал сандалии и носки.
- Ты выдумал что опять?
- Пойду босиком.
- Не смей! Это неприлично! Здесь же заграница!
- Здесь Африка, - веско разъяснил олешек. - Как же это так? Целый час быть в Африке и не побегать по ней босиком? Мама стонала тихо. Пассажиры, проходя мимо, посмеивались. В основном одобрительно. ""Босиком по африке".