"Ключ в Кармашке Платья" (отрывок).

"Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе - второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я боюсь его.

Я их всех боюсь. Они Ивана опасаются. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. Никогда не повышай голос на детей. Лишь в том случае, если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся", - я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. В случае если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.
Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям - половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.
Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я по семьям таскаюсь. Визитам никто не рад - учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я в один дом за другим хожу. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.
Иван на меня исподлобья смотрит. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего - у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку - он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка ненавидит его. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
"Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями - сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить … все говорят - учится плохо, а когда ему учиться - то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью", - она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.
Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.
- Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! - Ванька за мной по улице бежит. - как же вы одна - то? Темнеет же! Далеко же! - матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.
- Вань, иди домой, попутку поймаю.
- а если не поймаете? Кто?обидит - "Обидит" и дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Подобранного зимой попутчика - нет обидеть. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы всю дорогу говорим. Без него было бы страшно - снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше - перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.
Наутро на уроке географии кто-то на мое замечание огрызается.
"Язык придержи, - негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. - язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню".
У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван - непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.
Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала "Вокруг Света". Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про Запад. Западом здесь называют центральную часть советского союза. Эта страна есть еще. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома - развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.
Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. В том случае, если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное - захотеть изменить.
Весной они набиваются ко мне в гости: "Вы у Всех Дома Были, а к Себе не Зовете, Нечестно". Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я безе делаю. Сын по квартире с пылесосом ходит. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:
- это что?
- миксер.
- зачем?
- взбивать белок.
- баловство, можно вилкой сбить. Пылесос - то зачем покупали?
- пол пылесосить.
- пустая трата, и веником можно, - он тычет пальцем в фен. - а это зачем?
- Лешка, это фен! Волосы сушить!
Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:
- чего их сушить - то! Они что, сами не высохнут!
- Лешка! А прическу сделать! Чтобы красиво было!
- баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон - полный балкон настирали! Порошок переводите!
В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.
Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна - пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они - лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.
На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой - уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями - сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок - переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:
- я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!
- Вань, нельзя так говорить про учителя, - Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:
- Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.
Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.
Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.
- Светлана Юрьевна, здравствуйте! - меня окликает ухоженный молодой мужчина. - вы узнали меня?
Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:
- конечно узнала, - может быть, по ходу разговора отпустит память.
- а я привел вот сестренку. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?
- Ванька! Это ты!
- я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, - в голосе обида и укор. Волчонок - переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.
- я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.
Он вошел в девяностые как горячий нож в масло - у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то в Москву переберется.
- вы наши жизни изменили.
- как?
- вы рассказывали много всего. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.
Как я. когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы "Вокруг Света". Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке. Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Таким образом, если очень захотеть". Светлана комарова.