Осенний лес люблю.

Под музыку Джорджа харрисона из "Тройного Альбома".
Вот сойка, словно дух осени, скачет по ветке, покажет в полете нижнее оперение - белую сорочку - и скроется в лесу.
Ни души. Только лужи или солнце ударит в зрачок, и остатки дождя висят на концах еловых ветвей.
Нравится мне и щучье озеро с грустным видом на воду, когда с девушкой сидишь на сосновой скамейке, вынимает из волос сосновые шишки.
Но больше мне нравится идти за ней по осеннему лесу, наступая на листья.

Прорезиненным сапогом.
Словно на привязи, взгляд прикасается к пяткам, к шапочке волос в освещении гладком.
Свет из-под ног.
Земля оделась в кожу листьев, какой-нибудь зверек.
Из норки не свистнет.
Мы перед муравейником в человеческий рост останавливаемся.
Грудой там свалены маленькие животные.
Мы рисуем руками осенний воздух, рисуем корзинку в руке.
А невдалеке.
Дышат на земле легкие - листья.
Лес осенью вовсе не грустный.
Из уст листьев вырывается пар дыханья.
Здесь легко потерять человеческое сознанье.
Картины детства возникают в хрупких ветках.
На них не хватает белок.
Мы вино осени в пустынном погребе леса пробуем.
Стоят бутылки - деревья.
Впечатления сжались до листа с зазубренными краями, внутри тельца бушует шуршанье.
Овал лица с прической, бьющейся в истерике по лесу.
Зрачок изображает негритянку - поэтессу.
На складочку возле губ нападает птица разговора.
И время торопится: "Скоро ты Увидишь Лесную Сестру".
Мы так далеки друг от друга в этом блужданьи, словно две статуи, поставленные в разных концах сада.
Ресницы мои твои ноги плющом винограда оплели.
Мы замечаем каждое дрожащее письмо - листик.
В осеннем лесу только земля.
Шуршит листьями об уши.
Девушка наклоняется и срывает серушку.
Огромные дачи вырастают из отогнутого века, которые забыли о присутствии человека.
Девушка - льдинка тает под моими ногтями. Стала прозрачной бело - грязная кожа березы. Осенний лес делает нам наркозы ветвями - шприцами. Засыпаем в лесу в обнимку с прической и лукошком до новой весны. (Василий Филиппов, осень 1984).