ЮА _Fantasy_Story. I.
У принца были рыжие волосы, раскосые голубые глаза и странная привычка докучать мне всякий раз, когда предоставлялась такая возможность: он знал, что нам суждено пожениться, а оттого, должно быть, искренне полагал, что может позволить себе разного рода вольности.
Однажды он, например, подбросил мне лягушку в шляпку - возмутительный, недостойный аристократа поступок! Не то чтобы я боялась всю эту болотную нечисть, но все же это было весьма отвратительно и обидно или тот случай с конной прогулкой - не было и минуты, чтобы лиходей - жених не пошутил о чем-нибудь.
- слышишь, как птицы красиво поют? - говорит, а у самого глаза горят, будто два озера, отражающие солнечный свет. - я слышал одну историю об избранном древнем царе, что мог понимать их язык. Знаешь, мне даже радостно, что я отвратительный и грешный инфант, которому никогда не улыбнется такая удача.
- это еще почему?
- да как же это - почему, любимая? Не хочется мне всю прогулку выслушивать срамные комментарии каких-нибудь жаворонков или соловьев. А ведь они, я уверен, точно велели бы мне тебя поцеловать.
Я, помнится, так покраснела да разозлилась, что пустила свою кобылицу галопом. Чуть не упала, запутавшись о ветки новомодной высокой прической. Срамота!
Тем же вечером жених прислал мне слугу с запиской, в которой говорилось, что он извиняется от лица всего птичьего царства. Разумеется, выдержано это было в его излюбленной насмешливой манере.
"Жаворонки и Соловьи Никогда бы Такого не Сказали, Ведь они Тактичные Леди и Джентльмены, не то что я".
То письмецо - можно ли было назвать его полноценным признанием в любви? - я сожгла в камине, думая о том, какой презрительный, неуместно шутливый, странный и несерьезный этот рыжий принц.
- можешь ли ты хотя бы однажды взглянуть на меня без ухмылки и шутки? - воскликнула я однажды после очередной несуразной выходки, отвешивая ему легкую пощечину: из числа тех, что присущи всякой даме и не позорят ее честь. - я лишь желаю узнать тебя, заглянуть в твою душу! Нам ведь идти рука об руку столько лет и зим!
Он поглядел на меня: веснушчатый, голубоглазый, худой, как тростиночка. А потом задрал голову и начал громко свистеть, изображая, что советуется с птицами. Вид у него при этом был изумительно серьезный, хоть в уголках губ иногда играла едва сдерживаемая улыбка.
Почувствовав усталость, я, прихватив веер, пошла вон из сада, оставив своего шутника недоумевать и громко возмущаться (разумеется, несерьезно), что же он снова сделал не так да в чем провинился.
"Ради всего святого, жених! - думала я, глядя полными слез глазами на дорожку и вдыхая туманный воздух, пропитанный непривычною влагой. - посмотри на меня хоть раз без доли игривой иронии и скажи наконец, что любишь! II.
А потом он лежал на земле - смотрел на меня, склонившуюся над ним, со странным чувством, сжимающим душу.
Вокруг кричали:
- мы разбойников убили!
- дорога чиста! Лес обезврежен!
Но разве это имело хоть какое-нибудь значение?
Когда незнакомец натянул тетиву, я растерялась. Должна была отпрянуть, охнуть, крикнуть, занять эту жалкую секунду хоть чем-нибудь, кроме напряженного молчания! - но не смогла. Одеревенела.
Когда он заметил меня - заметил его - то мигом бросился вперед, схватил, спас от проклятой стрелы. Но потом прошелестела вторая: преступник был не один.
И третья.
Он загородил меня живым щитом из веснушек, рыжих сполохов и льдистых глаз.
И теперь лежал на траве, медленно стекленея, замирая, превращаясь в землю и бурьян, в листву и деревья, что, как и все живое, закономерно тянется к небесам. Он посмотрел на меня со своей дурацкой ухмылкой (будь она тысячу раз неладна) и хотел было что-то произнести, но не успел. Когда он приоткрыл свои губы в последний раз, неподалеку громко запела птица.